Счастливый полёт овсянок (интервью Дениса Осокина)

У директора бумажного комбината неожи­данно умирает молодая жена. Он просит своего фотографа помочь ему совершить древний похоронный обряд финно-угорского народа меря — отвезти тело жены туда, где прошёл их медовый месяц, предать его огню, а прах опустить в реку. Фотограф согла­ша­ет­ся, но поскольку поездка обещает быть долгой, берёт с собой клетку с двумя птич­ками-овсянками, которых он накануне купил на рынке за триста рублей…

Так начинается фильм «Овсянки», получивший на Венецианском фестивале сразу три приза: за лучшую операторскую работу, приз международной федерации кинокритиков и приз экуменического жюри. Мне довелось побеседовать с автором сценария фильма «Овсянки», казанским писателем Денисом Осокиным.

С.Н.: Денис, фильм выйдет в прокат только в конце октября, но в прессе, благодаря вашему успеху, уже много публикаций, отзывов, хотя его мало кто видел. Картина снята по вашей одноимённой повести. Как на взгляд автора — удалась экранизация?

Д.О.: Полную и окончательную версию фильма я и сам не видел — видел лишь самую первую монтажную сборку. Наверное, никакое литературное произведение дословно на экран не переходит. Разумеется, определённые смыслы и тексты по сравнению с повестью «сдвинулись», но общее настроение, линии героев — надеюсь, не изменились.

С.Н.: Повесть «Овсянки» — вещь довольно поэтичная, таинственная, даже мистическая. А насколько она авто­био­гра­фична? Как родился её замысел?

Д.О.: «Овсянки» я написал в 2007 году. Со мной случилось то же, что с моим героем — я увидел на птичьем рынке двух овсянок. Никогда раньше таких птиц не видел…

С.Н.: И тоже купил за триста рублей?

Д.О.: Они стоили, действительно, триста рублей. Но в отличие от героя повести, я подумал, что дома у меня хватает живности, и овсянкам будет не очень комфортно. Вот так, от названия, и пошло… Мне давно хотелось написать о народе меря. Финно-угорское племя, которое, казалось бы, ушло, ассими­лиро­валось среди русских, утратило язык. Но сохранились географические названия, священные камни. И, оказывается, сквозь слои веков, где-то в генетической памяти люди помнят, что они — меря, хотя по паспорту — русские. Я считаю, что русские — это прежде всего смесь восточных славян и финнов. Этно­графи­ческая составляющая «Овсянок» — не главная. Это книга прежде всего о похоронах жены. О горе, о любви.

С.Н.: Года четыре назад публиковались результаты генетического иссле­дова­ния в русских деревнях. Исследовали только мужчин (игрек-хромосома есть только у нас), у которых в этой деревне жили отец, дед и прадед. Оказалось, что у северных русских — генетическое родство с финно-уграми, а у южных — с сербами. Так что, не прав Карамзин — поскреби любого русского и не найдёшь татарина. А у вас есть некое глубинное ощущение себя финно-угром?

Д.О.: Все мои родственники во всех обозримых поколениях — русские. Но нечто глубинное, финно-угорское, уральское в себе ощущаю. За многие века чего только не перемешалось в нас… А тюркская кровь добавилась в русских тоже — но позже.

С.Н.: Меня поразило, что когда я зашёл на сайт народа меря (появились и такие) то меня там приветствовали по-мордовски: «Шумбрат»! Значит, и язык мери не совсем умер. Кстати, на этом сайте одна бабуля семидесяти лет написала: «Мы помним, что мы — меря, но таких обрядов у нас не было».

Д.О.: Повесть и фильм — не этнографические исследования. Предложенные в них обряды мери — это моя фантазия. Но я ощущаю, что они не противоречат финно-угорской духовной Вселенной. Финно-угры — главные хранители светлой языческой веры в Европе. Несмотря на то, что формально крещены. Я очень симпатизирую язычеству, но увлекаюсь им не с религиозной, а с моральной и художественной стороны.

С.Н.: У вашего героя необычное имя — Аист. И повесть свою вы публи­ковали под таким псевдонимом — Аист Сергеев. Мне вспомнилось, что в книге Валерия Шамшурина «Возвращение в Нижний Новгород» написано, что неизвестно, откуда у лесистых холмов, с незапамятных времён заселяемых русскими, такое название — Дятловы горы. Как неизвестно? По имени мордвина Дятла, жившего там. Было у него много жён, семьдесят сыновей. Но недружно жили между собой братья-потомки. Вот и осталось одно название…

Д.О.: Когда я искал имя для героя, мне показалось, что здесь могут отразиться птичьи тотемы финно-угров. А почему бы на птицах не строиться всей тотемной базе мерян? — думал я. Отсюда и «Аист». В фильме многие привычные города называются по-мерянски. Нижний Новгород — «Молочаи», Ярославль — «Старые Ульи», Ростов Великий — «Кочки», Москва — «Коноп­лянка». Это тоже мои поэтические предположения. За исключением, пожалуй, Москвы. Профессор Орест Ткаченко из Киева, единственный специалист по народу меря и мерянскому языку, связывает топоним «Москва» с мерянским «Моска» (конопля).

С.Н.: Тут «крутой» мокшанин и поспорил бы. У нас многие считают, что «Москва» — это искажённое «Мокша», а «Арзамас» — это «Эрьзянь мас». Но по поводу птичьей тотемности что-то есть… У нас ведь даже названия воркующе-курлыкающие: удмурт, мордвин, мари, мещера, мурома, меря… А как произошло ваше знакомство с режиссером — Алексеем Федорченко?

Д.О.: Как в кино… Он прочитал одну из моих повестей, написал мне. Потом приехал в Казань. Мы с ним долго ходили по городу, беседовали… И решили работать вместе.

С.Н.: «Овсянки» ведь не первый ваш совместный фильм?

Д.О.: Третий. Сначала мы сняли с Алексеем документально-художественный фильм «Шошо» («Весна») о марийских картах — жрецах традиционной марийской религии. В фильме все говорят по-марийски, субтитров нет, но в финале все понимают, что шошо — это весна. И многое другое понимают. Так мне говорили. Второй фильм — документальный. Называется «Ветер Шувгей». Мы снимали его в Удорском районе Республики Коми. Он — о странном болгарском следе в коми тайге.

С.Н.: Не могу не упомянуть, что вы сняли на казанском телевидении фильм об уникальной ветви мордвы — «Каратаи — песни на ветру». Так что вы вполне заслужили ещё один приз — за заслуги перед финно-уграми. А что это за приз экуменического жюри, которого удостоили «Овсянок»?

Д.О.: На каждом крупном кинофестивале бывает так называемое независимое религиозное жюри. Оно складывается из священнослужителей, богословов. В Венеции экуменическое жюри тоже работало, причем, я так понимаю, за ним прежде всего стояли христиане. Или даже исключительно христиане. Тем не менее, они присудили приз фильму, в общем-то, на языческую тематику, за высокую духовность содержания. Я лично этому призу очень обрадовался.

С.Н.: Я, никоим образом не кинокритик, но когда читал всё, что писали о вашем фильме, многие рецензии были в духе: «Пастернака не читал, но хочу сказать…». То ли люди вообще фильма не видели, то ли увидели то, что хотели. Я считаю, пока картина не вышла на экраны, не набрала мощное поле зрительских мнений — писать рано. Тем не менее, кто-то увидел у вас только эротику, кто-то муссировал тему смерти, а Татьяна Ямпольская из «Известий» высказала мысль типа: фильм увенчан, поскольку Запад желает видеть нас такими — фольклорными, даже где-то диковатыми…

Д.О.: Когда я писал «Овсянок», я думал об овсянках, о реках, о полу­фантас­тичес­кой метафоричной мере, о мёртвых и о живых. Мне бы очень не хотелось, чтобы европейский зритель видел в «Овсянках» такое «кино про индейцев». Кто так думает — ему же хуже. Такого примитивного послания человечеству мы не хотели.

С.Н.: Спасибо, Денис. Пожелаю зрителям обязательно посмотреть ваш фильм, а вам пожелаю новых фильмов, и теперь уже… «Оскара».